Шедоу

Третья по счету сигарета была явно лишней, но раздрызганные нервы требовали какого-то осмысленного действия, а не просто сидения, уставившись в одну точку. Шедоу выбросила окурок, сплюнула и принялась вертеть зажигалку между пальцами, глупо загадав, что если та не упадет десять раз, то всё будет хорошо. Естественно, уже на третьем витке она глухо стукнулась об асфальт. Холмс хмыкнула и сунула зажигалку обратно в карман.
Небо начинало светлеть, но вокруг все еще стояла ночная тишина и спокойствие, нарушаемое лишь стрекотом сверчков и шумом изредка проезжающих машин вдалеке. Один раз из номера девятнадцать вышел покурить мужчина. Шейд напряглась, но он не обратил никакого внимания на сидящую женщину, докурил и зашел обратно.
Еще спустя около получаса по ощущению, позади скрипнула дверь. Шейд чуть повернула голову, хотя и так было понятно, что это Барни.
— Доброе. — буркнула она в ответ на его приветствие. Он понес вещи в машину. Она искоса наблюдала за ним, старательно делая вид, что разглядывает жухлые цветы, высаженные на клумбе неподалеку, а когда Финч возвращался, то и вовсе зачем-то полезла в карман, лишь бы не встречаться с ним взглядом. Вот только на замерзшие плечи внезапно легла злополучная кофта, проигнорированная женщиной ночью, а Барни, как ни в чем не бывало, сел рядом. Шедоу нахмурилась.
— С глазурью. — равнодушно сделала она свой выбор. Есть не хотелось совершенно, во рту был гадкий привкус, но ни сил, ни желания на споры не было. Было скорее удивление, что Барни опять ведет себя так, словно ничего не произошло. Словно она ничего не портила. Почему — Шедоу не понимала. Она ждала подвоха, в таких вещах всегда есть скрытый умысел. Иногда ей удавалось его отыскать раньше и ударить на опережение, но её логика разбивалась вдребезги, когда дело касалось Финча. Оставалось плыть по течению и где-то очень глубоко в душе надеяться на то, что она ошибается.
— Подожди, пожалуйста. — Шейд наконец-то подняла на него взгляд. Наполовину бессонная ночь сказалась на Барни не лучшим образом, а уж как выглядела она сама можно было только догадываться и ужасаться. — Я хочу извиниться за... В общем, я не должна была задавать вопросы, которые меня не касаются. Прости.
Сказала. Выдохнула. Прислушалась к себе, но легче почему-то совсем не стало. Ну и пошло оно все к черту. Шедоу поднялась, придерживая кофту на плечах и разминая затекшие от долгого сидения ноги.

Шедоу

Шедоу хмурилась. Ну не было в её багаже привычки извиняться. Это то же самое, что собственноручно признаться, что тебе не все равно что о тебе думает тот, у кого приходится просить прощения. А он может думать ведь что угодно. И совсем не то, что хочется. Поэтому ей всё равно. Поэтому она не извиняется. Но, видимо, не сегодня. Но ей всё равно — всё равно.
Она одернула футболку и собралась уйти в номер, потому что Барни остановился и ей было не по себе. Она ждала какой-нибудь стандартной его реакции. Ну там кивка головы, например. С его то многословностью. И вроде приличия соблюдены, хрупкий мир восстановлен, а с совестью (или что там у неё вместо?) она как-нибудь договорится.
Но вот такого поворота событий она точно не ждала.
Всё ещё хмурясь, но теперь скорее удивленно, Шейд медленно подняла руку, осторожно проводя ладонью по голове Барни и зарываясь пальцами в его волосы. Странное ощущение. Объятия в её системе ценностей вообще были весьма интересной штукой. Особенно просто так. И совершенно непонятно что она сделала такого, что вызвало у Финча желание её обнять. Непривычно, но запомнить бы, потому что понравилось. А еще скорее всего это значило, что на неё не сердились и не обижались. Напряжение постепенно уходило, заменяясь на что-то тёплое, согревающее не столько снаружи, сколько изнутри. Она чуть подалась вперед, прижимаясь сильнее.
— Теперь у меня есть кофта. — Шедоу чуть запнулась, но все же решилась добавить. — И ты... Уже не страшно.
Рот непроизвольно расплылся в улыбке. Ну конечно, всё просто — она замерзла. Имеет смысл выкинуть все мало-мальски тёплые вещи из своего гардероба? Вполне вероятно, что её после этого навечно облачат в старушечью кофту, да и пофиг. Всё равно похоже на план.
Она уткнулась носом Финчу куда-то в висок, фырча от дурацкости мыслей, лезущих в голову с утра пораньше. Но вдруг обеспокоенно свела брови и коснулась ладонью его щеки, потом лба, пытаясь понять это она слишком холодная или он горячий. Информации не хватило, пришлось воспользоваться более точным в измерении действием и проделать все то же самое, но уже губами. Вроде так ощущалось получше, но ей всё равно не нравилось что-то.
— Барни, как ты себя чувствуешь? — Шейд сжала его руку. — Только давай без твоих «все нормально». Я серьёзно спрашиваю.

Шедоу

Подарите ей кто-нибудь переводчик с английского на язык Финча. Только чтобы он и туда и обратно переводил. А то сложно. Она спросила о том, как он себя чувствует, имея ввиду не заболел ли он, поскольку ей показалось, что у него температура, а в ответ он сказал, что счастлив. И назвал Шейд приятной. И завалил ее таким ворохом заботы, что она стояла и не знала куда это все девать. Глупо улыбалась и хмурилась одновременно. И портить это уточнениями не стала, решив, что лучше просто понаблюдает, а Барни не маленький, разберется.
Он ушёл за вафлей, а Шедоу вернулась в номер. Умылась, в попытках согнать сонливость, но связываться с душем не стала. Не хотелось ни думать, ни шевелиться. Так и сидела, закутавшись в кофту и уставившись в одну точку. Вернулся Барни, с таким видом, словно только что выиграл миллион долларов в лотерею. С увлечением принялся рассказывать о своих подвигах: нелегкой битве с автоматом за вафлю и водопролитном сражении с неведомой хренью, которая сама воду горячей делает.
— Видела. Отличная штука, согласна. Кулер называется. — она покивала, пряча рвущийся наружу смех в тыльной стороне ладони. Его бесхитростность даже подкупала и вызывала умиление что ли. Странно, поскольку будь на месте Барни любой другой человек, она бы обязательно съязвила что-нибудь про пещеры и мамонтов. Но сейчас Шейд так и представила, как Финч пытается вернуть вторую вафлю ничего не понимающему администратору. Чуть не заржала в голос, но сдержалась. — Барни, ты самый потрясающий человек, которого я когда-либо встречала в своей жизни. Честное слово. Спасибо. Горячего выпей тоже, ладно? Я уже согрелась.
Она забрала у него вафлю. И тут он сказал про Питтсбург. Шедоу сразу помрачнела и нахмурилась. Нет, она прекрасно помнила куда и зачем они едут, но это было еще где-то далеко. И утро начиналось неплохо так. Очень не хотелось нарушать это ощущение, но придется.
— Нет, я не усну. И меня мало заботит комфорт этой старой ведьмы. В гробу выспится. — Шедоу сердито сморщилась, представляя себе старуху Лоран. Она и семь лет назад была вредной тупой бабкой, помешанной на деньгах и своих сраных розах, которые она сама забывала поливать, они дохли, а виноватыми всегда оказывались те, кто попадался под руку. Чаще всего Шедоу и ее мать. Страшно было даже представить что сделало с ней время. Хотя голос по телефону звучал так же омерзительно. — Чем быстрее мы туда попадем и чем быстрее мы оттуда уберемся, тем лучше.

Шедоу

Почти всю дорогу от Алтуны до Питтсбурга Шедоу молчала. Сказывалась усталость на которую волнами накатывали паршивые мысли. Изредка она поглядывала на Барни, общее состояние которого по-прежнему вызывало у нее беспокойство, но спрашивать что-то не решалась. Его дебильные расписания вмешивались абсолютно во всё, включая возможность выпить горячего чая. Шейд злилась на это, но сейчас не была в состоянии бороться с чужими ветряными мельницами. В своих бы не заблудиться.
А потом они въехали в город и сил не осталось уже ни на что. Воспоминания хлынули со всех сторон мощным потоком. Улицы всплывали в памяти, взгляд цеплялся то за здание школы, то за небольшой магазинчик на углу, то за забавную вывеску кафешки с резными загогулинами в виде едящих человечков. Пригород тоже остался прежним. Все кругом было настолько знакомым, что внутри все сжималось. Шейд никак не могла классифицировать это чувство. Ей было больно и хорошо одновременно.
Машина остановилась. Шедоу смотрела в окно на старый двухэтажный дом, не веря, что снова видит его перед собой. Ощущая себя словно в другой реальности. Она не ждала, что когда-нибудь вернется сюда. Не хотела возвращаться. Оставила это место в памяти, убрав на самую дальнюю полку. И все равно здесь, рядом. Только руку протяни. Картинка в глазах стала расплываться. Откуда-то, словно издалека, раздался голос Барни.
— А? — невпопад переспросила она, поворачиваясь и переводя на Финча непонимающий взгляд. Пару секунд соображала и неопределенно мотнула головой. — Как ты хочешь. Не думаю, что я там задержусь.
Шедоу потерла ладонями лицо, разгоняя кровь и, глубоко вдохнув, все-таки решилась выйти из машины и замерла, оглядываясь. Ничего не изменилось за эти семь лет. Словно и не уезжала никуда. И старый дуб на участке Джонсонов, который всегда был предметом спора с местными властями. Сколько раз его было предписано спилить? И уродские выцветшие фигурки двух садовых гномов у Кларков, выглядящие словно иллюстрация к фильму ужасов. И даже покосившийся почтовый ящик у Тетчеров. Все как раньше. Вот откроется дверь и на пороге покажется мама, уставшая за трудный рабочий день, в застиранном фартуке и с влажными волосами, никогда не упаковывающимися ни в одну приличную прическу. Но обязательно улыбающаяся и зовущая её ужинать.
Дверь действительно открылась. Шейд даже вздрогнула от неожиданности, но на порог вышла не Кэролайн Холмс, а Милдред Лоран — высушенная временем и собственной вредностью старуха, лет семидесяти. Невысокая, с прилизанными жидкими волосами и обязательной помадой темно-бардового оттенка на губах. На лице Милдред восковой маской давно застыло выражение брезгливости ко всему вокруг.
— А, это ты. Наконец-то! — она умудрилась произнести это таким тоном, что в нем определенно слышалось: «Я была уверена, что такая как ты давно сдохла в канаве!». В завершение смерила Шедоу изучающим взглядом. — Поторопись. Через час приедут покупатели. Надеюсь, к тому времени этого мусора здесь не останется. Все прочее я сожгу. Скажи спасибо, что я обещала твоей чокнутой мамаше сохранить её барахло и отдать тебе. Правда она просила через десять лет. Но я и так оказала ей непомерную услугу.
Шейд слушала, сжимая кулаки от злобы, но максимально пытаясь сдержать себя, чтобы не накинуться на старуху и не выдрать ей все волосы. Так хотелось, чтобы она ушла, испарилась, взорвалась на молекулы. Чтобы её мерзкий голос не мешал образам, возникающим в голове.
— Ну? Чего застыла? — фыркнула миссис Лоран, заставляя Шедоу дернуться и сделать неуверенный шаг вперед. Милдред с любопытством заглянула за спину Холмс. — Вещи на чердаке. Там есть пустые коробки. Собери свое. Сама что ли потащишь?
— Разберусь.
Шейд рассеянно оглянулась и зашагала внутрь, по привычке перешагнув вторую ступеньку на деревянном крыльце, потому что она противно скрипела.
Миссис Лоран проводила её равнодушным взглядом, проследив через дверь, что женщина пошла наверх, а не свернула в гостиную, где в секретере был заботливо спрятан задаток за дом. Потом вернулась к созерцанию пикапа, прищуриваясь и пытаясь разглядеть того, кто сидит за рулем. Вдруг суетливо поправила прическу, повертела массивный перстень с топазом на пальце и бодренько зашагала к машине, расплываясь в самой благодушной улыбке на которую только была способна.
— Послушай, молодой человек! — она постучала костяшками заскорузлых пальцев в стекло, дожидаясь когда его опустят. И снова расплылась в улыбке. — Мальчик! Не поможешь леди? У меня скоро люди приедут, а на чердаке кресло старое и тумбочка. И так еще, по мелочи. Мне бы во двор вынести. Ты молодой, крепкий. Быстро справишься. А я отблагодарю.
Она кокетливо повела плечами.

Шедоу

Шедоу ощущала себя идущей босиком по разбитому стеклу, настолько тяжело давался ей каждый шаг. И все равно ей было это нужно. Еще один раз. Напоследок. Она провела рукой по знакомой шероховатости стен, наступила на половицу, качнувшуюся под её весом с жалобным стоном, погладила фарфоровую голову собачки-копилки на полочке возле спальни, в которую скидывали все что угодно, кроме монеток. Все как раньше. Даже если бы она зажмурилась или ослепла, то без труда нашла бы дорогу до любого места в этом доме. Только запах, пожалуй, стал другой. Теперь здесь пахло сыростью, старостью и вонючими духами, которыми щедро поливала себя Милдред. Ничего общего с едва уловимым цветочным ароматом, который оставался после мамы. А Шейд так и не спросила что это были за цветы.
Она поднялась на чердак, оглядываясь по сторонам. Старуха свалила сюда всё барахло, которое не смогла выбросить сразу. Удивительно, что не всё до чего только касалась рука Кэролайн Холмс. Шедоу улыбнулась, заметив в углу чердака старое кресло из ротанга. Раньше оно стояло во дворике позади дома. Вечерами мама переносила его на крыльцо, под свет фонаря и читала или чинила одежду на свежем воздухе. И вот старуха посчитала его портящим обстановку и вышвырнула на чердак. Шейд осторожно села в него, огладив ладонью подлокотник с острыми кончиками выбившихся из плетения прутиков. Наклонилась, доставая из-под кресла целую стопку каких-то журналов и книг. Среди них была покрытая пылью тетрадь в плотной коричневой обложке. Шедоу открыла её, ожидая увидеть мамины заметки с рецептами или по шитью, но так и замерла, забывая дышать. В тетради была целая жизнь. Её жизнь, заботливо записанная маминой рукой. Рождение, первый шаг, первое слово и первый выпавший зуб. Даже первый цветок, подаренный дочери соседом по парте Кэролайн любовно засушила и вклеила между страничками. А ведь Шейд тогда едва не выбила этому паршивцу глаз. Потому что он выдрал его из горшка в классе миссис Палмер. А это была единственная учительница, которую Шедоу можно даже сказать любила. И все это здесь. Все она замечала, знала, хотела помнить. А Шейд столько раз мысленно упрекала мать в том, что она совсем забывает о ней со своей чертовой работой.
По странице расползалось влажное пятно, превращая буквы в расплывшиеся кляксы. И еще одно. Шейд нахмурилась и спешно закрыла тетрадь, до боли закусывая фалангу указательного пальца. Но упрямые слезы продолжали течь. Не в силах совладать с собой, она наклонила голову и закрыла глаза. В это время на лестнице раздались шаги, выдаваемые характерным скрипом половиц. Шедоу от злости зажмурилась еще сильнее. Эта клятая старуха просто не способна оставить её одну даже на пять минут. Шаги замерли. Внутри Холмс все сжалось в ожидании мерзкого звука голоса Лоран. Но ничего не происходило.
— Чего пришла? Убирайся отсюда! — прошипела Шейд, зло дернув головой, и наконец-то подняла затуманенный слезами взгляд. Но вместо Милдред на ступеньках, ведущих на чердак, сидел Финч. Что-то, сжимавшее её изнутри, слегка ослабило свою хватку. Шедоу устало выдохнула. Стерла слезы ладонью, оставляя на щеках грязные разводы от покрытых пылью пальцев. Шмыгнула носом, судорожно вбирая воздух в легкие. — Барни. Зачем ты здесь? Я справлюсь.

Шедоу

Она злилась. На себя, за то, что позволила себе проявить слабость. На Финча, за то, что он эту слабость увидел. На старуху Милдред, которая плевать хотела на сохранность чужих вещей. На весь мир, за то что он жил, улыбался, просыпался по утрам, а ее мама уже не могла.
Барни подошел ближе. Шейд следила за ним затравленным взглядом, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать, не прогнать его. Зачем он пришел? При чем здесь тумбочки и кресла? Он же оставался в машине. Так странно, сегодня ночью она целовалась с ним, сидя на его коленях в одних трусах, но голой чувствовала себя именно сейчас. Хотелось прикрыться, спрятаться, забиться в угол, лишь бы никто не трогал и не смотрел. Ей не нужна была ничья жалость. Жалеют слабых. Она не слабая. И она боялась, что Барни не поймет этого.
Но он, кажется, понял. Шейд хватило сил лишь пару раз кивнуть в ответ на его вопросы. И поднять глаза туда же, куда смотрел Финч. Он сказал, что ему здесь нравится. Почему — она не спросила, а он не стал уточнять. Ей тоже здесь нравилось, но это было место, где жила ее мама. Будь ее воля, она бы осталась тут навсегда. Пустила бы корни в это кресло и вспоминала, вспоминала, вспоминала... Но это дом старухи Лоран. Пусть даже Барни пообещал не пускать ее к Шедоу.
— Спасибо. — прошептала она ему вслед, хотя он явно этого не услышал. И зачем ему тумбочка?
Она выдохнула. В одиночестве было легче и проще. Но слезы, как ни странно, высохли, и комок в горле пропал. Осталась только гулкая пустота внутри. Но с пустотой Шейд живет уже много лет. Она к ней привыкла.
Она осмотрелась вокруг, пытаясь понять, что стоит забрать с собой. По сути, здесь было не так уж и много маминых вещей. В основном предметы, которые напоминали о ней, как, например, это кресло. Но не потащит же она его в Блэкмор. В углу, за ним, стояла небольшая коробка, залепленная грязным скотчем, но подписанная маминой рукой и адресованная ей. Видимо про это говорила Милдред. Шейд вытащила коробку, она оказалась чуть тяжелее, чем выглядела. Но распаковывать не стала. Сделает это потом, в более подходящей обстановке.
Некоторые вещи упаковывала еще сама Шедоу, когда уезжала и планировала за ними вернуться. Там точно были старые фотографии и два маминых платья, самых любимых. Что старуха сделала с прочей одеждой Шейд не интересовало. Были еще пара альбомов с детскими рисунками и небольшая шкатулка с украшениями, не представляющими никакой ценности, но такими дорогими для нее. Все это она гладила, трогала, рассматривала, пытаясь уловить знакомые ощущения или запахи. А потом укладывала к остальным вещам. Она не знала сколько времени прошло, но на чердаке ее действительно никто не беспокоил, хотя откуда-то снизу периодически раздавался мерзкий голос Милдред.
Подхватив одну коробку в руки Шедоу наконец встала, буквально с трудом заставляя повиноваться собственное тело. Выдохнула, провела тыльной стороной ладони по глазам и спустилась вниз. Старуха нашлась на кухне вместе с Финчем. Кажется он занимался краном, а она улыбалась и что-то причитала. Шейд даже вслушиваться не стала, тем более Милдред замолчала, стоило ей появиться в поле зрения.
— Нашла себе бесплатную рабочую силу? — зло фыркнула Холмс, отвечая на презрительный взгляд Лоран едкой ухмылкой. — Барни, ты готов даже чертям в Аду помогать? Сейчас заберу остальное.
Она махнула коробкой и, не вникая в гневные реплики старухи себе в спину, ушла к пикапу.

Шедоу

— Больше тебе здесь делать нечего. Не вздумай возвращаться! — Милдред брезгливо дернула плечом, отвернулась и вдруг снова испуганно уставилась на Шедоу. Из-за поворота показался автомобиль. И судя по суетливым движениям старухи, это были те самые покупатели её дома.
— Заеду выпить кофе на твоей могиле. — невесело хмыкнула Шейд, наслаждаясь паникой в глазах Лоран. Бабка явно боялась, что она сорвет ей сделку. Но настроение было не то. Она плюнула в сторону стоящей Милдред и, развернувшись на пятках, ушла в пикап, где ее уже ждал Барни. Он наконец-то завтракал. Шейд дотянулась до своей сумки, достала пачку сигарет и закурила, прислонившись спиной к машине, без интереса наблюдая, как старуха Лоран распинается перед толстым мужиком в идиотском пиджаке и его, видимо, супругой, издали похожей на маленькую вертлявую болонку. Сейчас, когда возле дома крутились посторонние люди, по-хозяйски рассматривающие территорию и рассуждающие о том, с какой стороны лучше проложить дорожки и достроить гараж, морок развеялся и Шейд больше не ощущала присутствия матери. Может и к лучшему, не так больно будет уезжать отсюда снова.
Она выбросила окурок и села в пикап. Барни заговорил. Шедоу посмотрела на него с благодарностью. Он снова не задавал вопросов и не пытался вторгнуться в ее личное пространство. Даже на могилу ее мамы предложил съездить словно невзначай, прикрывая это своим интересом к кладбищам Питтсбурга. Хотя может быть ему действительно это было интересно, учитывая профессию. Но Шейд все равно ценила это. Выдохнула и кивнула:
— Хорошо. Давай я покажу на карте где это. — действительно, почему бы и нет? Неделю назад Барни представлял ее своей умершей бабке. Теперь ее очередь привести его на могилу мамы. Веселое знакомство с родственниками, ничего не скажешь.

До кладбища они доехали достаточно быстро. Не самый приятный маршрут, который могла бы вспомнить Шедоу. Но пока они ехали, она не испытывала практически никаких эмоций. Только хотелось закрыть глаза и выбросить из головы все посторонние мысли. Но их было слишком много. Так просто не избавишься.
Они вышли из машины и теперь уже Шедоу вела Барни за собой. Кладбище стало заметно больше с момента её последнего прихода сюда, семь лет назад. Пришлось поплутать, но, наконец, она замерла напротив небольшой мраморной таблички, покрытой пылью и прошлогодними листьями. Было видно, что здесь давно не было гостей.
Шедоу присела, проводя ладонью по нагретому солнышком камню. Смахнула листву. Проглотила комок, снова подступивший к горлу после прочтения имени матери на могильной плите и, отряхнув ладони, поднялась. Сделала шаг назад и посмотрела на Барни:
— Ты бы ей понравился.

Шедоу

Шейд замерла, пытаясь уловить то отличие, которое разнило эти два места, связанных с мамой. Несмотря на то, что в доме была мамина жизнь, а здесь смерть, чувствовалось все совершенно наоборот. Может виной тому присутствие Милдред, а может здесь не было давящих со всех сторон стен, но дышать и находиться на кладбище было проще. Она почувствовала руку Барни на своей и слегка сжала пальцы в благодарность за такое аккуратное присутствие. Он просто молча стоял рядом, а потом и вовсе выпустил её руку и лег на траву возле мраморной таблички. Шедоу, уже привыкшая к тому, что некоторым поступкам Финча она не в состоянии дать объяснение, даже не стала пытаться. Тем более, что это выглядело так естественно, что не хотелось ничего портить ненужными вопросами.
Она села на траву рядом с лежащим Барни, скрещивая ноги и обхватывая руками себя за плечи. Поймала себя на странном ощущении, что вот так хорошо и спокойно ей давно не было. Словно в данную минуту рядом с ней все самые близкие ей люди. А больше ничего, в общем-то, и не надо. И она с таким вожделением пыталась уловить присутствие мамы. Где еще, если не здесь. Как угодно: дуновением ветра, прикосновением, легким шепотом. Но вокруг было тихо и безмолвно.
— Барни... — задумчиво позвала Шейд, сосредотачивая свое внимание на одиноком желтом листике, прилипшем на паутинку сбоку таблички. — Как ты это делаешь? Я про Присциллу. Ну ты вроде как с ней общаешься. Или она с тобой, не знаю.
Шедоу глубоко вдохнула, чувствуя, как умиротворение заменяется горьким ощущением обиды. Причем совершенно по-глупому детской. Такой, когда не знаешь на кого обижаться: на соседского мальчишку, потому что у него есть велосипед или на собственных родителей, за то что у тебя такого велосипеда нет. Или на себя, потому что и кататься то не умеешь, но так хочется научиться.
— Мама мне почему-то никогда не отвечает. Совсем никогда. С момента её... как её не стало. — Шейд задрала голову, подставляя лицо солнцу, не давая выступившим слезам снова покатиться по щекам. — Она даже мне не снится. Я никогда не вижу хороших снов. Вот и её ни разу. А я бы много отдала, чтобы увидеть её хотя бы однажды.

Шедоу

Нет. Это было неправдой. Барни говорил полную чушь. Он просто не знал маму. Откуда в ней злость, если она при жизни даже суке Милдред не могла отпор дать, каждый раз опуская глаза, когда та заводила свою пластинку с перечнем их грехов. И потом поила её кофе. За злость в семье Холмс всегда отвечала Шедоу. Вот она станет очень мерзким духом. Это ее, а не маму, надо будет опасаться после смерти и хоронить правильно. Как это вообще, правильно? Развеять прах по ветру, или вбить осиновый кол в грудь?
— Они не должны умирать, слышишь? Никто не должен умирать так рано. — выдохнула Шейд. Может безумная бабка Барни и была такой, как он говорил. Но даже такую её он любил. И видел. Или чувствовал. Она не знала, но согласна была на любое ощущение. Лишь бы оно было. Лишь бы не чувствовать себя в бесконечной, пожирающей пустоте. Это у нее внутри дыра.
— Справлюсь? По мне похоже, что я справляюсь? — она скривилась в горькой ухмылке и зажмурилась. — Мама оставила меня тогда, когда была нужна мне больше всего. Мне никто не рассказал как жить эту гребаную жизнь. И теперь моя жизнь похожа на долбанное собачье дерьмо. Вот так я справляюсь. Я нихрена не справляюсь!
Шейд почти сорвалась на крик, до боли сжимая руки в кулаки. Слезы вновь текли, но она перестала их замечать. Как перестала думать о том, что их увидит Барни. Станет он её жалеть, или отвернется, как другие. А может послушает свою бабку и поймет, наконец, что она плохая. Бракованная. Искалеченная. Плевать уже, на все плевать. Она не сильная. Она не справится. Не все ли равно?
— Зачем тогда мы пришли сюда? Ради чего? Ради куска камня с гравировкой? Ради пустоты? Если её нет даже здесь, то какой во всём этом смысл? Мне не нужны эти тупые ритуалы в надежде очистить собственную совесть. Я всегда была рядом. Это она оставила меня одну.
Шедоу со всей злости ударила кулаком по мраморной табличке. Дернулась от боли, пронзившей руку. Но физическая боль не помогала от той, что разрывала изнутри. Никогда не помогала. Она задыхалась, лишенная возможности сделать полноценный вдох. Стало невыносимо холодно, тело била крупная дрожь. Шейд вскочила на ноги. Сил оставаться здесь больше не было. Она бросила последний взгляд на имя матери и быстрым шагом пошла прочь, на ходу глотая воздух открытым ртом.